Ораниенбаумские будни

Двор Елизаветы Петровны жил в атмосфере постоянных переездов. То императрица собиралась в Москву, то в Царское Село, то в Тихвин на богомолье, то в именье Гостилицы к своему фавориту Разумовскому. Зиму двор проводил в Зимнем дворце, летом сначала перебирался в Летний дворец у Царицына луга (ныне Марсово поле), затем в Петергоф.

Судя по документам, Петр Федорович был одним из самых деятельных обитателей Петергофа. То он и Яков Штелин «в Монплезирской галерее рассмотрели картины знаменитейших школ, впоследствии ознакомились с личностью замечательных художников», то ими же «устраивались на поле разные многоугольники из разных способов укреплений в большом размере и показаны были разные инженерные работы, устройство редутов, траншеев и проч».

И все же Петру в Петергофе тоскливо, он стремится в свой Ораниенбаум. В письме Шувалову он напоминает: «Я вас просил через Льва Александровича о дозволении ехать в Ораниенбаум, но вижу, что моя просьба не имела успеха, я болен и в хандре до высочайшей степени, я вас прошу именем Бога: склоните Ее величество на то, чтобы она позволила мне ехать в Ораниенбаум, если я не оставлю эту прекрасную придворную жизнь и не буду наслаждаться как хочу деревенским воздухом, то наверно околею здесь со скуки и от неудовольствия, вы меня оживите, если сделаете это, и тем обяжете того, который будет на всю жизнь преданный вам».

А чем занималась Екатерина? Для нее в Ораниенбауме тоже нашлось достаточно развлечений. и первое из них — охота.

«Вот образ моей жизни в Ораниенбауме, — пишет она.— По утру я вставала в три часа, и без прислуги с ног до головы одевалась в мужское платье. Мой старый егерь дожидался меня, чтобы идти на морской берег к рыбачьей лодке. Пешком с ружьем на плече, мы пробирались садом и, взяв с собою легавую собаку, садились в лодку, которою правил рыбак. Я стреляла уток в тростнике по берегу моря, по обеим сторонам тамошнего канала, который на две версты уходит в море. Часто мы огибали канал, и иногда сильный ветер уносил нашу лодку в открытое море. Великий князь являлся часом или двумя позже, потому что ему всегда нужно было иметь с собой завтрак и всякую всячину. Если он встречал нас, мы отправлялись дальше вместе; если же нет, то стреляли и охотились порознь. Часов в десять, иногда позже, я возвращалась домой и одевалась к обеду. После обеда отдыхала, а по вечерам у великого князя была музыка, либо мы катались верхом».

Екатерина берет уроки верховой езды (они пригодятся ей позже, в дни переворота, когда она практически несколько суток проведет в седле), шьет из лоскутков игрушки для ребенка своей фрейлины, занимается садоводством: «Сначала в разбивке сада мне помогал Ораниенбаумский садовник Ламберти, бывший садовником Императрицы в Царском Селе, когда она была еще принцессою. Он занимался предсказаниями и между прочим предсказал Императрице ее восшествие на престол. Он же говорил мне много раз и повторял беспрестанно, что я буду Русскою Императрицею Самодержицею, что иметь сыновей, внуков и правнуков и умру в глубокой старости, с лишком 80 лет; мало того, он назначил год моего восшествия на престол за шесть лет до события. Это был очень странный человек; он говорил с такою уверенностью, что ничем нельзя было разубедить его. Он верил, что Императрица не любит его за то, что он предсказал случившееся с нею; что она его боится и по этой причине перевела из Царскаго Села в Ораниенбаум».

Екатерина не отказывает себе и в развлечениях на стороне, отчего однажды попадает в довольно пикантную ситуацию. В Ораниенбаум приезжает проститься перед отъездом в Польшу ее тогдашний фаворит граф Понятовский, и маленькая болонка Екатерины радостно бежит ему навстречу. Спутник Понятовского замечает: «Друг мой, нет ничего опаснее на свете маленькой болонки; женщинам, которых я любил, я всегда даривал прежде всего маленькую болонку, и через нее всегда узнавал, есть или нет у меня соперник; это верное и надежное правило. Вы видели собачка чуть не напала на меня, потому что она меня не знает, между тем как увидав вас, она не знала куда деваться от радости; нет сомнения, что вы попались ей на глаза не в первый раз».

Сцена «на грани приличия», но коль скоро Екатерина собственноручно описывает ее в своих мемуарах, следовательно, Екатерина императрица не боялась разоблачения грехов своей молодости.

Но тогда, когда она была великой княгиней, ей приходилось соблюдать осторожность и демонстрировать на людях пылкую любовь к мужу и императрице. Вот описание праздника, устроенного Екатериной для мужа в Ораниенбауме:

«Я знала, что всякий праздник будет по душе Великому Князю. Вследствие этого я приказала моему тогдашнему архитектору Антонию Ринальди сделать из дерева в отдаленном месте большую колесницу, так, чтобы в ней мог поместиться оркестр, человек в шестьдесят музыкантов и певцов... В саду, в большой аллее, устроена была иллюминованная декорация с занавесью; напротив расставлены столы для ужина. 11 июля, к вечеру, его императорское высочество, все, что было жителей в Ораниенбауме, и множество приехавших из Кронштадта и Петербурга отправились в сад, который уже был иллюминирован. Сели за ужин, и после первого блюда занавесь, закрывавшая большую аллею, поднялась; вдали показался подвижной оркестр, который везли двадцать быков, убранных гирляндами: а оркестр окружали танцоры и танцовщицы, сколько я могла их найти. Аллея была так ярко иллюминована, что можно было различить все предметы. Когда оркестр остановился, на небе, как будто нарочно, над самою колесницею показался месяц. Это произвело необыкновенный эффект и очень удивило все общество; к тому же погода стояла чудеснейшая. Все вскочили из-за столов, чтобы ближе послушать симфонию и полюбоваться зрелищем. Как скоро симфония кончилась, занавесь опустилась, все уселись за столы, и после второго блюда послышались трубы и литавры, явился скоморох и начал кричать: милостивые государи и милостивые государыни! пожалуйте ко мне, в моих лавочках будет даровая лотерея. По обоим бокам декорации поднялись небольшие занавеси и открылись две маленькие, ярко освещенные лавочки, из которых в одной находился фарфор, а в другой цветы, ленты, веера, гребенки, гарус, перчатки, портупеи и тому подобное тряпье, которое все было разобрано по билетам. После раздачи вещей все отправились за десерт, и потом начались танцы, продолжавшиеся до шести часов утра. На этот раз никакая интрига и никакое недоброжелательство не омрачило моего праздника. Его императорское высочество и все посетители были в восторге и то и дело хвалили великую княгиню и ее праздник; в самом деле, я не пожалела издержек; вино находили отличным, ужин вкуснейшим. Все это было на мой собственный счет, так что я истратила от 10 до 15 тысяч рублей, получая в год всего 30 тысяч».

Это было в 1757 году. Спустя пять лет Екатерина устроила для мужа совсем другой «праздник».